Неточные совпадения
— Теперь
посмотрим, братия,
Каков попу покой?
Начать, признаться, надо бы
Почти с рожденья самого,
Как достается грамота
поповскому сынку,
Какой
ценой поповичем
Священство покупается,
Да лучше помолчим! //....................... //.......................
Купец назначает, кажется,
цену,
смотря по физиономии покупателя.
Будут деньги, будут. В конце октября санный путь уж установился, и Арсений Потапыч то и дело
посматривает на дорогу, ведущую к городу. Наконец приезжают один за другим прасолы, но
цены пока дают невеселые. За четверть ржи двенадцать рублей, за четверть овса — восемь рублей ассигнациями. На первый раз, впрочем, образцовый хозяин решается продешевить, лишь бы дыры заткнуть. Продал четвертей по пятидесяти ржи и овса, да маслица, да яиц — вот он и с деньгами.
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть
цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «
Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» — и пропал, как будто в воду.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло.
Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую
цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
Начинают рассматривать вещь, перевертывать на все стороны,
смотреть на свет и приступают к торгу, предлагая свою
цену...
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне
цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно
смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Но зато какая страшная, голая, ничем не убранная, откровенная правда в этом деловом торге о
цене ночи, в этих десяти мужчинах в — вечер, в этих печатных правилах, изданных отцами города, об употреблении раствора борной кислоты и о содержании себя в чистоте, в еженедельных докторских осмотрах, в скверных болезнях, на которые
смотрят так же легко и шутливо, так же просто и без страдания, как на насморк, в глубоком отвращении этих женщин к мужчинам,таком глубоком, что все они, без исключения, возмещают его лесбийским образом и даже ничуть этого не скрывают.
Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы
цене ни играл и сколько бы ни проигрывал — никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и
смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то.
Однако, как он сразу в своем деле уверился, так тут ему что хочешь говори: он всё мимо ушей пропущает!"Айда домой, Федор! — говорит, — лес первый сорт! нечего и
смотреть больше! теперь только маклери, как бы подешевле нам этот лес купить!"И купит, и
цену хорошую даст, потому что он настоящий лес видел!
— Вот тут ваш папенька пятнадцать лет назад лес вырубил, — хвалил Лукьяныч, — а
смотри, какой уж стеколистый березнячок на его месте засел. Коли-ежели только терпение, так через двадцать лет
цены этому лесу не будет.
Ромашов
посмотрел на пачку. На ней было напечатано: папиросы «Трубач»,
цена 3 коп. 20 шт.
— Вон на Петра Матвеева
посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в доме прибудет. Сам и в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он
цену назначит — на том и спасибо.
— "А вот,
смотрите!" — вынул из портфеля лист, а на нем написано:
цена 2 р. 50 к.
Он так и
смотрел, так и говорил, как знающий себе
цену.
Деньги для Долинской никогда не имели никакой
цены, а тут, отдаваясь с летами одной мысли о житье по слову божию, она стала даже с омерзением
смотреть на всякое земное богатство.
Глафира. Ваша правда. Я тогда еще не понимала жизни; теперь я
смотрю на вещи гораздо серьезнее, житейская суета не имеет для меня никакой
цены.
Олешунин. Помилуйте! Чему же удивляться? (Очень свободно садится на диван.) Я себе
цену знаю, Зоя Васильевна. Ведь где же этим господам Пьерам и Жоржам понять меня! Оттого они и позволяют себе разные глупые шутки. Но я на них не претендую; они слишком мелки. Вот теперь
посмотрели бы они на меня!
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня в тот час. Власий — человек древний, уже едва ноги передвигал, в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь, зубов во рту — ни одного, лицо тёмное и словно тряпка старая,
смотрят из неё безумные глаза. Ангел смерти Власия тоже древен был — не мог поднять руку на старца, а уже разума лишался человек: за некоторое время до смерти Ларионовой овладел им бред.
«Видно, еще письмо не дошло по адресу!» — подумал он и стал наводить лорнет на другие ложи; в них он узнал множество бальных знакомых, с которыми иногда кланялся, иногда нет;
смотря по тому, замечали его или нет; он не оскорблялся равнодушием света к нему, потому что оценил свет в настоящую его
цену; он знал, что заставить говорить об себе легко, но знал также, что свет два раза сряду не занимается одним и тем же лицом; ему нужны новые кумиры, новые моды, новые романы… ветераны светской славы, как и все другие ветераны, самые жалкие созданья…
Андрей. А себя-то вы что ж дешево цените! По-моему, так для вас дорогого ничего нет-с! Ведь бриллианту место нужно. Ну, что он значит в магазине в футляре? Да другая и наденет, так ни красы, ни радости, только на бриллианты и
смотреть, а не на нее — а коли на вас бриллианты, так они сами радуются; не они вас красят, а вы им
цены придаете.
Кроме того, что у нас было бы художественное целое, — нам разъяснился бы целый разряд характеров, целый ряд нравственных явлений, мы знали бы, как нам судить об этих кроткосердных героях и какую
цену приписывать их гуманному обезличению себя, так как мы знаем теперь, например после комедий Островского, как нам
смотреть на патриархальную размашистость русской натуры.
Разгорелись глаза у Марка Данилыча. То на Орошина взглянет, то других обведет вызывающим взглядом. Не может понять, что бы значили слова Орошина. И Седов, и Сусалин хоть сами тюленем не занимались, а
цены ему знали. И они с удивленьем
посматривали на расходившегося Орошина и то же, что Марко Данилыч, думали: «Либо спятил, либо в головушке хмель зашумел».
— Да купите книжки-то, Марко Данилыч, — удержал его Чубалов. — Поверьте слову, хорошие книжки. С охотника, ежели б подвернулся, — втрое бы, вчетверо взял… Вы
посмотрите: «Угроз Световостоков» — будь эти книжки вполне, да за них мало бы двадцати рублей взять, потому книги редкостные, да вот беда, что пять книжек в недостаче… Оттого и
цена им теперь другая.
Сами ничего они не покупают, но покупщики рыбного товара подсылают их разузнать
цены да
посмотреть, какова рыба.
Огромный старинный барский дом с несчетным количеством комнат. Полы некрашеные, везде грязновато; в коридоре пахнет мышами. На подоконниках огромных окон бутылки с уксусом и наливками. В высокой и большой гостиной — чудесная мебель стиля ампир, из красного дерева, такие же трюмо, старинные бронзовые канделябры. Но никто этому не знает
цены, и мы
смотрим на все это, как на старую рухлядь.
— В таком случае, мсье, я предложу вам другой системы, подешевле. Вот, не угодно ли
посмотреть? Выбор у нас громадный, на разные
цены… Например, этот револьвер системы Лефоше стоит только восемнадцать рублей, но… (приказчик презрительно поморщился)… но, мсье, эта система уже устарела. Ее покупают теперь только умственные пролетарии и психопатки. Застрелиться или убить жену из Лефоше считается теперь знаком дурного тона. Хороший тон признает только Смита и Вессон.
Но во второй, маленькой, гостиной у Ермила Фомича висит картина — женская головка. Анна Серафимовна всегда остановится перед ней, долго
смотрит и улыбается. Ей кажется, что эта девочка похожа на ее Маню. Ей к Новому году хочется заказать портрет дочери. За
ценой не постоит. Пригласит из Петербурга Константина Маковского.
— Конечно, так, но этого мне не надо. Мне желательно приобрести их по возможно сходной
цене.
Смотря по
цене, вы получите с каждой штуки комиссионные — я уж не обижу. В счет могу дать вперед сотняжку.
Люди работают топорами и обойными инструментами; всем им дается высокая плата; ковры и все обойные материи вздорожали вдвое против своей
цены; все люди оживились, веселы и работают, а впереди ожидают еще большего веселья, и оно для них будет если не в том, что христиане в самом деле сдвинут для них гору и положат ее поперек Нила, то по крайней мере всем будет весело
смотреть, как эти самохвалы будут напрасно молиться по своему обычаю и потом к вечеру должны будут сознаться в своем бессилии…